Город, обреченный на любовь

Париж — не тот город, который я вижу во сне. Париж — мой друг, брат, любовник, он стар и мудр и в то же время необязателен и легкомыслен. Он ничего не обещает, но я знаю: он ждет меня. Всегда.



Чтобы чувствовать себя здесь дома,

не надо быть ни богатым,

ни даже французом.

Генри Миллер. Тропик Рака



Ябыла здесь любима и счастлива, а была обманута и брошена. Но от этого мое чувство к Парижу не изменилось. Париж — существо, присутствие которого на Земле мне необходимо, чтобы жить с ним под одним небом и знать, что я всегда могу к нему вернуться.



Как известно, у каждого человека две родины — своя собственная и Франция. И у каждого — свой Париж. Это зависит от впечатлений при первом свидании, от возраста и времени вашего парижского дебюта. Для меня этот город начался с площади Оперы. Когда я оказываюсь там, приходит какое-то особое парижское вдохновение, желание жить красиво, элегантно, приподнято — иметь тот вкус к жизни, который изобрели французы и который во всем мире не без зависти называется art des vivre. Каждый раз, приезжая, чувствую, что я в Париже, только при виде этого вычурного и подчеркнуто театрального здания архитектора Шарля Гарнье, которое в общем-то не всякому нравится, а тем более теперь, после того как в прошлом году его радостно отчистили от копоти пескоструйками и надраили бронзовые статуи аллегорических фигур, символизирующих разные виды искусства. «Опера» стала выглядеть как-то беспомощно-обнаженно, потеряла свой мрачноватый налет времени, как и Нотр-Дам, химеры которого смотрятся совершенно потерянно в светлом, очищенном варианте.



Кстати, мало кто знает, что свой великолепный готический вид собор приобрел только после реставрации XIX века, когда архитектор-мистификатор Эжен Виолле-ле-Дюк добавил ему экзальтированности и эффектности. Благодаря ему по кровле шагают статуи библейских царей с бывшего фасада, головы которым поотбивали якобинцы во время революции. Химеры показывают Парижу язык и корчатся на карнизах — тоже его рук дело, как и готический шпиль. И их, и царей хорошо видно, если взобраться на собор. Каждый год я стремилась влезть на Нотр-Дам, но осуществила это совсем недавно. И не пожалела. В один из моих приездов там отпевали Жака Ива Кусто, и весь город был увешан плакатами «Прощай, капитан!».



Сейчас я здесь всего на уик-энд, так что хочется успеть многое. В три дня я не буду стараться объять необъятное. Например, на Елисейские поля не пойду: там стало как-то мало парижан и слишком много шумных обитателей арабских районов. «Рияд на Сене», — обронил мне интеллигентный француз, ожидающий своей очереди в ресторане. Даже в «Сефору», самый веселый парфюмерный магазин в мире, работающий до часа ночи, зайду как-нибудь в другой раз. Я хочу только поздороваться с теми улицами и местами, которые хранят обо мне воспоминания, пройти там, где когда-то отражалось в серых водах Сены мое лицо и потерялась среди бронзовых львов в саду Тюильри моя взволнованная тень. Кстати, на этом льве, полный юношеского задора и жажды африканских странствий, сидел в начале ХХ века мой любимый поэт Николай Гумилев. Они с молодой Ахматовой совершали путешествие во Францию. Говорят, здесь в нее и влюбился Модильяни. Сохранился единственный набросок, где одной только линией монпарнасский гений и пьяница нарисовал силуэт Анны.



Я гуляю по Парижу хаотично и всегда пешком, люблю чувствовать город даже в наливающихся усталостью ногах. С годами я разлюбила Монмартр — с помпезной базиликой Сакре-Кер, с художниками на площади Тертр, со всеми его ступеньками. Мой Париж теперь — это элегантная площадь Вож и квартал Марэ. Кстати, здесь меня постоянно спрашивают, как пройти, причем не только обалдевшие американцы, но и французы-провинциалы. Самое смешное, я всегда знаю как. Тем более что у меня наготове карта. А после того, как я коротко постриглась, французы называют меня «мадемуазель», и это добавляет позитива в мои парижские дни и ночи.



Я брожу по улице Rivoli, потому что хочу зайти в свое любимое отделение Лувра — музей моды и текстиля. Там всегда симпатичные выставки и постоянная экспозиция из платьев разных знаменитостей. И если будет время, пробегусь по самому забавному магазину в городе — «Природа и открытия» — в подземном этаже Galerie du Louvre. Знаю, что на параллельной rue Saint-Honore (не путать с фешенебельным Faubourg Saint-Honore, переполненным бутиками законодателей парижской моды) есть приятные места, как, например, самый стильный магазин Сolette. Там можно купить вещь за пятьдесят франков и за пятьдесят тысяч, причем лежащие по соседству на одной витрине. А можно ничего не покупать — просто полюбопытствовать, что нового изобрели дизайнеры со всего мира. Все стекается в «Колетт»: и скандинавские чашки, и вышитые бисером и стразами сумки Fendi под смешным названием «багет», и альбомы ведущих фотографов, и наряды от самых стильных японских модельеров, и духи Comme des Garсones с нумерованными ароматами и аннотациями, читающимися как японские стихи.



Я выхожу к «Комеди Франсез», где мне когда-то злобная билетерша не дала сфотографировать кресло Мольера (можно подумать, ему от этого стало бы хуже, а для меня, между прочим, в особенности после Булгакова, Мольер стал почти родным человеком), мимо полосатых черно-белых тумб и фонтанов из шаров выхожу в очаровательный сад. Галереи Пале-Рояля — прелестное место для прогулок: оловянные солдатики, примитивное африканское искусство, последний писк моды — старая одежда «винтаж», всякие там регалии, живопись, изысканная парфюмерия. Каждая витрина — салон со своим лицом.



Я иду мимо музея Орсэ. Здесь все — и Тулуз-Лотрек, и Писсарро, и Гоген. У входа — скульптуры африканских животных, у которых удобно назначать свидания. Улочки вокруг музея изобилуют магазинчиками со всякими изящными вещицами для украшения интерьера. Таких в Париже — сотни, а в Москве — один. Называется «Окно в Париж» и не перестает изумлять меня несуразными ценами на все эти милые пустячки.



В шестом районе посольства — тишина, особняк премьер-министра с охраной, сады за высокими оградами. Здесь до сих пор живут потомки Бурбонов и Валуа, особняки аристократов соседствуют с элегантными домами, украшенными высокими французскими окнами. Если забраться на располагающуюся неподалеку башню-небоскреб Монпарнас и найти несломанную подзорную трубу, можно разглядывать эти сады с высоты птичьего полета. Может быть, даже повезет, и вы увидите в одном из дворов огромного слона в натуральную величину. Сделанный из ценных пород дерева, он был когда-то привезен хозяевами из Индии. С тех пор живет в саду и стал совсем ручным. Теперь я знаю, почему с башни Монпарнас Париж выглядит красивее, чем с Эйфелевой. С Эйфелевой виден Париж и довольно уродливый черный столб башни Монпарнас, а с Монпарнаса — Париж и Эйфелева башня, которую уже никто не считает пошлой, как во времена Мопассана. Особенно после празднования миллениума, когда к ее привычной иллюминации прибавился серебряный мерцающий дождь, первые пятнадцать минут каждого часа стекающий с вершины. «Пятнадцать минут счастья» — называет это моя парижская подруга, из окон которой видна башня.



К вечеру я оказываюсь на Сен-Жермен-де-Пре. На углу напротив кафе «Флора», где ежедневно работали каждый за своим столиком супруги Жан Поль Сартр и Симона де Бовуар, культовые писатели французского экзистенциализма, — знаменитый книжный магазин, открытый до полуночи. Покупаю там биографическую книжку Изабеллы Росселини «Кое-что из меня» (Quelque chose de mois). Очень нравится название, да и стиль легких зарисовок из жизни знаменитой модели, актрисы, дочери Ингрид Бергман и Роберто Росселини и просто красивой женщины.



Книжные лавочки тоже работают ночью. Копаюсь в открытках, альбомах, петляю по улицам. Вот и отель, который так и называется — L’Hotel, с затягивающей вверх лестницей-спиралью. Здесь всегда останавливался Борхес и прожил последние годы в изгнании несчастный, проклятый и обесчещенный Оскар Уайльд. Номер, где закрылись глаза писателя-денди, воспевшего красоту искусства жизни и эстетизировавшего творческий акт, стоит дороже всех остальных. Интересно, чем руководствуются те, кто остается здесь на ночь?



Я замираю как вкопанная в небольшой уличной толпе, собравшейся вокруг человека, сидящего за столиком и с невероятной быстротой мечущего карты. Он сидит здесь годами — знакомый всему району фокусник. Его комментарии собственного мастерства — наслаждение для французов. На своем рабочем месте он появляется каждый вечер. Ему кидают мелочь — гораздо больше и охотнее, чем уличным шарманщикам с сонными кошками и собаками под кружевными одеялками в плетеных корзинках. Французы любят его за юмор, туристы — за ловкость рук. Потом отправляюсь просто гулять и заглядывать в окна. Я обожаю парижские квартиры с деревянными балками на потолке, видными с улицы. Эти странно спланированные, нелепые, неправильные квартиры — моя мечта. Хочу жить в Сен-Жермен-де-Пре — в квартире с кривыми стенами, без единого прямого угла, с шумом толпы в кафе под окнами, с маленькими отельчиками по соседству. Когда-нибудь я решусь изменить свою жизнь навсегда и перееду в такую квартиру дикой планировки, но с атмосферой. Пока же я хочу жить вдалеке, чтобы мне могли тоже написать такое «Письмо иностранке», как это сделал Андре Моруа: «Вы всегда говорили мне о Париже, хотя никогда его не видели, с такой искренней любовью, что мне захотелось показать вам его, точнее, помочь вам вновь обрести Париж, ведь мысленно вы жили в нем долго и, пожалуй, знаете его лучше, чем я».